Елизавета Глинка: "Они просто сами называют меня "мамой".

Елизавета Глинка. Фото: doctorliza.ru

В самолете Ту-154, который  разбился над Сочи, находилась и Елизавета Глинка ( “Доктор Лиза”). Елизавета Глинка –  директор фонда «Справедливая помощь», известный общественный деятель и правозащитник. С ее именем связано много  противоречивых оценок, но одно очевидно – она отдала жизнь служению, она спасла  многих, она была абсолютно предана своему делу помощи больным, бездомным, умирающим… Каждую неделю волонтёры выезжают на Павелецкий вокзал, раздают еду и лекарства бездомным, а также оказывают им бесплатную юридическую и медицинскую помощь. Она основала первый в Киеве хоспис – она лечила, кормила и выхаживала бездомных в Москве. В Сирию она везла партию лекарств для госпиталя в Латакии.

Доктора Лизу знали, с ее мнением считались во всех эшелонах российской власти, она относилась к тем людям, для кого человеческая жизнь ценнее всего, и ради этой ценности она была готова на все. Приводим выдержки из разных интервью Елизаветы Глинки (“Без дураков” (Эхо Москвы) ,“Правила жизни” Эсквайр, “Школа злословия“)

“Между больной в хосписе и мною разница только в одном, она знает, когда она умрёт, а я не знаю…”

“Мужчин и женщин одинаково в нашем деле. И я бы сказала, что мужчины сострадают больше, но говорят об этом меньше. Женщины более эмоциональны. Мне трудно держать в себе любые эмоции – от горестных до радостных. Мужчины устроены по другому, я знаю несколько человек – они настолько молчаливы и тихи, даже на грани аутичности — настолько в себе. Но их сострадание и их сопричастность к страданиям больных не перестает меня удивлять. У меня есть несколько таких людей в моём окружении. Я думала про одного человека, что он «людоед», а оказался мягким, добрым и очень трогательно относящимся к слабым мужчинам”.

“У нас (женщин) есть неистребимый инстинкт материнства, который подразумевает в первую очередь защиту. Нужно защищать ребенка — своего или чужого, не важно”.

“Я с двух лет играла в доктора. У меня мама была врачом, работала на «скорой помощи». Я выросла в поликлинике и поэтому всё время носила белый халат. Он был мне ужасно велик, но я чувствовала себя счастливой. В итоге папа сделал мне печать, на которой написал: «Доктор Лиза». И я своим куклам выписывала рецепты”.

“Меня многие считают украинкой, хотя я русская и родилась в Москве, но мой первый хоспис был построен в Киеве – так совпало с командировкой моего мужа”.

“Я оставила в Америке детей и была со своей мамой каждый день в течение двух с половиной лет. До первого апреля, когда у нее остановилось сердце. Я не сняла её с аппарата, она умерла сама. Я организовала фонд, пока мама ещё лежала в больнице. Я, наверное, сделала это, чтобы не сойти с ума. Болезнь мамы определила, что место, где я должна работать, — это Россия”.

“Первые три года мы были изгоями — только и слышали нарекания от соседей и знакомых: «Зачем Вы это делаете?» Мы раздражаем, потому что относимся к людям как к людям, а не как к третьему сорту. Но знаете, сейчас ситуация заметно улучшается. Я сужу даже не по тому, что в одном только нашем фонде добровольцев стало больше. Что-то массово начало меняться — как ни странно — после летних пожаров 2010 года. Люди вдруг как будто очнулись, увидев этот ужас”.

“Однажды меня попросили посмотреть ракового бомжа на улице, и я его не нашла. Я пошла его искать, и нашла целый город около Павелецкого вокзала, в котором лежали в коробках и грелись эти несчастные люди, безрукие, безногие, больные, простуженные. Это было страшно”.

“Мир бездомных — это целое отдельное государство, со своей иерархией, со своими министрами, центром и периферией. Существует одна помойка, которую они между собой называют «морг». Там лежат бомжи с пулевыми ранениями, битые, резаные — те, которые не могут ходить. И бывает, кто-то из «моих» бездомных мне говорит: «Лиза, надо туда идти, один из наших туда попал». И вот мы едем в этот «морг» — и они среди мусорных баков находят «своих»”.

“Для них я — мама. Для русских, таджиков, узбеков, украинцев, белорусов и для всех других. Особенно для освободившихся из тюрем. У меня, само собой, нет никакой должности, они просто сами называют меня «мамой»”.

“Всегда любила бедных. Вот сколько себя помню, столько их люблю. С бедными и потерянными людьми мне общаться гораздо проще. Они проще, они такие, какие есть, они не притворяются”.

“Много лет, работая с бездомными, я постоянно слышу от них одну и ту же просьбу: похороните меня как человека. Это очень странно, но это так. Они крайне редко просят что-нибудь, кроме как поесть. Но, когда мы общаемся больше двух-трех месяцев, я спрашиваю: «Что тебе вообще надо», он отвечает: «Лиза, закопай меня как человека»”.

“Мне нравится помогать тем, кому не поможет уже никто. Эта ниша совершенно не заполнена. Наверное, когда-нибудь моё терпение тоже закончится и придёт кто-то другой”.

“Если я ставлю задачу спасать детей, я использую все средства и возможности, создаю алгоритм и решаю ее. И если для спасения детей нужно рисковать жизнью, я на это готова, что доказала много раз. Те, кто обвиняют меня в связях с «преступной властью», не готовы рисковать жизнью и своим благополучием. В этом причина их неудач и бессилия”.

“Самое страшное — это как дети реагируют на бомбёжку: они закрывают ушки и падают на землю. Это совсем маленькие дети. Это, наверное, самое страшное, что я видела, — они не плачут, а просто молча это делают”.

“Каждая спасённая, выхваченная из ада войны жизнь — это перелом хода вещей, предотвращение уже почти свершившегося зла. Существует мера, цена, которую я должна заплатить: мне нужно не только поехать и вынуть детей «оттуда», из-под снарядов и пуль, но и «здесь» пройти через побивание камнями, публичное унижение. И знаешь, если за все эти «мразь» и «сука» в мой адрес Бог даст мне возможность спасти ещё хотя бы одну жизнь, я согласна”.

“Я вообще не могу представить, как можно тут сидеть, когда там (в Донецке) такое. Я имею в виду детей. Мой муж понимает, что меня остановить невозможно, я так или иначе поеду. Наверное, объяснение состоит в том, что он любит меня”.

“В нашей стране право на смерть совершенно не обеспечено, что отделения сестринского ухода явно малы, что нужны достойные условия – хорошие палаты, — это должно быть. Смерть и роды одинаковы. Рожают и бедные и богатые. То же самое и смерть, смерть даже больше – умирают все одинаково”.

Доктор Лиза в донецком благотворительном фонде, 2015 г. Википедия

“Помогал мне открывать мой фонд Сергей Миронов. Но делал он это как частное лицо, и это была моя форма благодарности ему, название фонда выбрала сама…Мне – тайно – помогает М.Прохоров. Когда я с ним познакомилась. Я сказала – “я, прочтя ваши некоторые высказывания, что вы людоед, и я вряд ли с вами сработаюсь”, — вот такой у меня был разговор. Он говорит: “даже не знаю, что ответить, — посмотрим”. Мы как-то оба были испуганы, но никакой надменности не было, ничего. И потом я обратилась к нему с просьбой очень тяжелому больному, которому абсолютно никто не помогал – больной даже не из РФ. Отправили этого больного – не спасли, но намного облегчили его существование. Это врач, который пострадал во время карабахской войны, упал с высоты, его парализовало”.

“Очень хочу, чтобы из тюрьмы выпустили Владимира Акименкова, я была у него в тюрьме и видела, что это полуслепой ребёнок, которому вменяется одна статья – участие в массовых беспорядках, — который совершенно не виноват, который сидит год, не видит судью, а сейчас он не слышит своего адвоката. То есть, попраны абсолютно все права”.

“Я буду вывозить детей, пока война не кончится. Или пока меня не убьют. Потому что они не выживут там. У них нет других шансов”.

“Женщинам нужно чаще проверять своё здоровье. Рак шейки матки можно вылечить в 99%, если заболевание вовремя обнаружено”.

“Меня страшит не смерть, а переход. Сам переход отсюда — туда. И вот эта неизвестность, понимаете…Я ненавижу смерть, она мне отвратительна. Я считаю, мы должны сражаться за каждое мгновение земной жизни, за то, что нам дано на земле. Но в то же время я православный человек и верю, что смерть — это переход в вечную жизнь. То есть в каком-то смысле событие… правильное. Как примирить в себе два этих начала — не знаю…”

“Я считаю, что каждому человеку должно быть обеспечено право на достойную смерть — в срок, без боли, в окружении близких”.

“Дети все вне моей работы. Один художник, второй мечтает открыть свою авиакомпанию, а третий будет поваром, но вот стал отцом”.

“Жизнь – это бумеранг, короткий бумеранг”.

“Как человек православный, я глубоко уважаю православную свою религию – я не просила помощи у Церкви и Церковь мне не помогает. Присылают больных — это правда”.

“Моё правило в хосписе: мы сидим с больным, держим его в буквальном смысле за руку или за голову, или за одеяло, за кровать – если он один умирает, чтобы он один не умирал, чтобы не было страшно. И я всегда говорю умирающим: не бойся, — хотя сама боюсь до смерти, потому что не знаю, что такое смерть, но говорю: не бойся, — пытаюсь их успокоить”.

Светлая память.