Либеральная травля

«Травят» либералы все больше власть имущих, тех, кто значительно сильнее их... Бывает, что и либеральная общественность, объявляя нерукопожатным того или иного общественного деятеля, не права. Бывает, что нерукопожатный в творческом или интеллектуальном смысле — сильнее оставшихся в салоне. Но вот вам история одного остракизма, когда либералами и просто людьми, которые дорожили этическими нормами, изгнан был человек очень талантливый, может быть гениальный философ и литератор.

Достаточно часто приходится слышать словосочетание: «Либеральная травля». Вот, мол, эти злобные либералы собираются и кого-то травят. Объявляют «нерукопожатным». Изгоняют из своего круга. И своих кружков. Отказывают в общении. Закрывают двери салонов. Причем изгоняемый — может быть тоже интеллектуально продвинутым. И даже в большей степени, чем эти либералы.

В большинстве случаев, эти обвинения в «либеральной травле», похожие на оксюморон, недостойны обсуждения. Как бы, «травят» либералы все больше власть имущих, тех, кто значительно сильнее их — президента Трампа в Америке, президента Путина в России, Нетаниягу в Израиле, Эрдогана в Турции…

«Общественное мнение» элит

Эта пресловутая «травля» общественным мнением — чаще всего противопоставление позиции группы интеллектуалов позициям власти и умонастроению большинства. Чаще всего – это свидетельство слабости и смелости, заглушаемая рупорами позиция.

Кстати, само понятие «общественное мнение» (public opinion), возникло в Англии в XVI веке, но как и большинство идеологических штучек той эпохи быстро перебралось во Францию, где вошло в моду и получило надлежащее декоративное оформление. В середине XVIII века «общественное мнение» трактовалось как обнародованная, ставшая всеобщим достоянием точка зрения интеллектуальной элиты, вхожей в академические круги и литературные салоны. Эта точка зрения противостояла выражению частных интересов «узкого круга», «политической кучки», какой представлялась, в глазах “просвещенной” общественности тогдашняя королевская власть. Уже тогда «общественное мнение» являлось чем-то вроде машины идеологической войны, которую произвели на свет элиты, чтобы всеми имеющимися способами подтверждать или подтачивать политическую легитимность режима и оппозиции. Этой игрой элиты увлекались всегда. На то они и элиты.

И уже тогда перед всесильным министром могли закрыться двери того или другого литературного салона.

Когда травят за дело?

Бывает, что и либеральная общественность, объявляя нерукопожатным того или иного общественного деятеля, не права. Бывает, что нерукопожатный в творческом или интеллектуальном смысле — сильнее оставшихся в салоне.

Но вот вам история одного остракизма. Когда либералами и просто людьми, которые дорожили этическими нормами, изгнан был человек очень талантливый, может быть гениальный философ и литератор.

Если проснувшись ночью, подойдя к книжной полке, я захочу чего-нибудь почитать, то скорее я сниму его сочинения, а не книги его гонителей.

И между тем, люди, выгнавшие его из своего круга — были правы.

История одного остракизма

Жил в России великий философ и писатель Василий Розанов. Хорошо и лаконично писал. Смело. Остро. Не кривя душой. Не согласуясь с литературными шаблонами и стандартами. Достигая полного самообнажения души. И полной независимости от общепринятых мнений. И текст его при прочтении до сих пор будит мысль.

И, по этому по праву он входил в Санкт-Петербургское религиозно-философское общество, основанное благодаря усилиям А. И. Введенского и В. С. Соловьева. И являлся его украшением.  Выступал на публичных заседаниях. Делал доклады и участвовал в обсуждениях. Публиковал труды.

А в 1911 году Религиозно-философское общество призвало Розанова выйти из своего состава, что он вскоре и сделал. И руку ему многие члены общества перестали подавать. Затравили либералы.

Что же произошло?

Дочь Василия Васильевича вспоминает: «После дела Бейлиса и исключения папы из Религиозно-философского общества у нас почти никто не бывал, и воскресные вечера как-то сами собой прекратились. А бывало, раньше, до 1910 года, в воскресенье собиралось у нас гостей человек до тридцати еженедельно».

И описывает она неожиданное одиночество затравленного отца, который вдруг оказался без своего круга общения, без философских посиделок, без умных разговоров под портвейн за «дорогими шоколадными конфетами и тортами».

Религиозно-философское общество считало дело Бейлиса и обвинение еврейского народа в ритуальных убийствах не только опасным мракобесием, чреватым погромами и убийствами евреев, но и «оскорблением всего русского народа». Они отнеслись к очередной странице истории «кровавого навета» с возмущением, ужасом и презрением к тем, кто распространял эту опасную клевету.

А Розанов поддержал обвинение. И выступил в черносотенной газете «Земщина» с серией антисемитских статей, которые отказывались печатать даже ультраправые, но более благопристойные антисемитские газеты.

Эти статьи потом были объединены в книгу «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови». Он утверждал, что иудеи совершают ритуальные убийства. Розанов писал, что евреям требуется жертвенная кровь для совершения некоторых религиозных таинств, и они вынуждены время от времени добывать где-то для этого христианских или иных иноплеменных младенцев, так как своих “страшно, жалко”.

И потому Религиозно-философское общество вынуждено было размежеваться с одним из наиболее одаренных и ярких философов своего времени.

Дочь Розанова вспоминает: «В этот же злополучный 1914 год в нашей семье разразились следующие события, имевшие громадное влияние на всю последующую нашу семейную жизнь. Моего отца, Василия Васильевича по желанию Мережковского, Зинаиды Гиппиус и ее двоюродного брата В. В. Гиппиуса исключили из Религиозно-философского общества за его правые статьи… Из-за “дела Бейлиса” вся семья наша очень волновалась. Аля восстала против отчима и даже ушла из дому с Натальей Аркадьевной Вальман и поселилась в отдельной квартире на Песочной улице. Мы, дети, тоже сильно переживали эти события. Ведь мы учились в либеральной гимназии, где большинство было богатых евреев, и все они у нас допытывались, неужели правда, что отец ваш такого мнения об евреях? Сестра Вера, будучи уже послушницей монастыря, очень защищала отца и даже присутствовала на религиозно-философском собрании, когда отца исключали».

Вот читаешь это, и Розанова даже жалко. Ведь раскол прошел не только на общественном уровне, но и на семейном. И жалко его семью. И его дочек.

Но будь я тогда на месте Мережковского и Гиппиус — тоже участвовал бы в этой «либерально травле». Тоже не хотел бы состоять с Розановым в одном обществе.

А вы?

Можно ли оправдать Розанова?

С позиций сегодняшнего дня? Вникая и разбираясь, объяснить или оправдать можно многое.

Во-первых, как всегда можно сослаться на плюрализм мнений. Как же так исключать человека за иное мнение.

«После этой истории к нам приехал Вячеслав Иванов (поэт) и возмущался, как возможно исключение из Религиозно-философского общества человека, который инако думает, чем все» — пишет дочь Розанова.

Можно упомянуть обычную для Розанова склонность к эпатажу и эксцентричности, привычку сердить интеллектуальную публику, говорить нечто противоположное общепринятому в академической среде.

Можно сослаться на то, что Розанов очень любил Россию и видел в евреях угрозу. В 1913г. известный еврейский философ и общественный деятель Аарон Штейнберг, возмущенный и удивленный статьями В. В. Розанова в «Земщине», отправился к нему поговорить о его подстрекательстве и разжигании в период «дела Бейлиса».

И Розанов ему откровенно ответил: «Когда мои дочери, приходя из гимназии, взволнованно и с восторгом рассказывают, что нашли замечательную новую приятельницу, когда они находятся под большим впечатлением от нее, я уже наперед знаю, что это или Рахиль, или Ревекка, или Саррочка. А если их спросишь про новое знакомство с Верой или Надеждой, то это будут бесцветные, белобрысые, глаза вялые, темперамента нет! Так ведь мы, русские, не можем так смотреть, сжигая глазами, как вы вот на меня смотрите! Конечно, вы и берете власть. Но надо же, наконец, и за Россию постоять!».

Розанов «открыто признавался, что выступил в пользу обвинения Бейлиса из политических соображений, чтобы попытаться предотвратить еврейское засилье — «еврейское иго». Русские освободились от татарского ига, а теперь наступает еврейское иго. И чтобы остановить его, необходимо бороться с еврейством» (цитирую по книге Олега Будницкого «В чужом пиру похмелье»).

«Торжество евреев»

Розанов пишет: «Дело Бейлиса имело громадные последствия, — и именно тем, что русские были здесь поражены. Это «торжество евреев» открыло всем глаза. Множество людей — пусть безмолвно — испугались за Россию. Увидели угрозу будущности России. Во время Бейлиса «черта оседлости» была как бы снята: они точно хлынули всею массою в Россию; все увидели, что они всем владеют, деньгами, силою, властью; прессою, словом; почти судом и государством. Пережили ужас. И этот ужас чувствовался в каждом дому (домашние из-за евреев ссоры, споры). До Бейлиса не было «вопроса об еврее»: вопрос был решен в их пользу, и бесповоротно. «Только одно правительство задерживало, но оно косно и зло». После «дела Бейлиса», когда увидели, что оно сильнее самого правительства и что правительство не может с ним справиться, несмотря на явность правды (Андрюша, очевидно, ими убит)..»

Этот ужас, упоминание о конфликте в своем доме: «День оправдания Бейлиса. И «мне в нос» (были ссоры) в собственном дому «учащаяся молодежь» поспешила в кинематограф.

Есть «подруги» из евреек.

Я понимаю «кинематограф на радостях». Но неужели у девушек никакого воспоминания о Ющинском?».

Можно сказать, что Розанов, подобно многим другим православным антисемитам, испытывал по отношению к евреям одновременно сразу несколько противоположных чувств: страх, ненависть, зависть, влечение.

Он считал евреев и (особенно) евреек нацией с крайне сильным осязательным чувством. Считал, что народ написавший «Песню песней» не может не испытывать необходимости в обонянии и осязании крови. Зинаида Гиппиус в мемуарном очерке «Задумчивый странник», сообщая о влиянии Павла Флоренского на взгляды Розанова периода «дела Бейлиса», приводила слова, произнесенные тогда Флоренским в разговоре с сестрой: «Если б я не был православным священником, а евреем, я бы сам поступил, как Бейлис, т. е. пролил бы кровь Ющинского».

Зинаида Гиппиус пишет: «Были ли эти статьи Розанова «погромными»? Конечно, нет, и, конечно, да. Не были, потому что Розанов никогда не переставал страстно, телесно любить евреев, а Флоренский, человек утонченной духовной культуры и громадных знаний, не мог стать «погромщиком». И, однако, эти статьи погромными были, фактически, в данный момент: Розанов в «Земщине», т. е. среди подлинных погромщиков, говорил, да еще со свойственным ему блеском, что еврей Бейлис не мог не убить мальчика Ющинского, что в религии еврейства заложено пролитие невинной крови – жертва».

Все эти оправдания не имеют значения

Какое имеет значение, чем руководствовался Розанов, публикуя подобные статейки, если они усиливали погромную атмосферу, если из-за этой подстрекательской атмосферы убийцы получали интеллектуальное оправдание, если из-за этого проливалась кровь…

Какая разница, чем руководствовались авторы, подобные Розанову, когда писали, что необходимо освободить Европу «от евреев, от семитизации европейского духа» (брошюра 1914 «Европа и евреи»?! Эпатажем? Эксцентризмом? Собственным пониманием иудаизма?! Какая разница, если подобные взгляды увеличивали количество тогдашних погромов, готовили будущие погромы времен Первой мировой и Гражданской войны, подготавливали европейский фашизм и Холокост…

Есть инакость мнений, которую нельзя терпеть. Есть взгляды, после высказывания которых человек становится нерукопожатен.