Девочка и война

"Я стану военной журналисткой, думала я, поеду туда, где стреляют и горячо, надену защитную каску и бронежилет, встану перед камерой, возьму микрофон и объясню всем, что так быть не должно. Просто объясню им всем, что пора завязывать, надо прекращать, ну ребята, ну вы что, о чём вы тут ссоритесь, ну это же полная фигня, вот тебе синагога, а тебе - мечеть, всего всем хватит, можно жить мирно... И мне казалось, что они послушают меня немного, потом недоуменно окинут взглядом всё происходящее, почешут в затылках, пробормочут себе под нос "хм, и правда, что это мы тут...", и разойдутся. Я была совершенно и непреклонно в этом уверена". Саша Клячкина о войне и о вере в людей

Когда я была подростком, я мечтала стать военной журналисткой.

Я, как и многие, выросла на эпосе Великой Отечественной Войны. Да-да, я ещё из того поколения, которое в детстве играло в “немцев” и “наших”. Потом эпос трансформировался во Вторую Мировую и в Холокост, и “Завтра была война”, “Летят журавли” и “Список Шиндлера” создали в моей наивной подростковой голове очень чёткую ясную картинку – война это очень плохо. Очень-очень плохо.

Я росла под новости о Нагорном Карабахе и о Боснии и Герцеговине. Тогда ещё не особо фильтровали контент на детский и взрослый, да и медиа значительно меньше учитывали чувства смотрящих. Я завороженно смотрела репортажи из горячих точек, и в моей голове роилось бесконечное количество вопросов и мыслей.

Вообще, как некоторные мои друзья знают, я была невыносимо романтичной, идеалистичной и наивной до отвращения особой. Я верила в чудеса и сказки, моими настольными книгами были “Алые паруса” и “Король Матиуш Первый”, я верила в хорошее в людях и, в принципе, всегда верила им, людям.

В моей, тогда ещё светлой, голове категорически не укладывалась мысль, что кто-то осознанно идёт и делает войну. Идёт и убивает других людей, понимая, что и его самого в любую секунду может постигнуть такая участь. Я была уверена, что этим людям просто никто никогда доходчиво не объяснил, что война – это плохо.

А вот я! Я-то точно смогу. Я ведь умею подбирать правильные слова. Я стану военной журналисткой, думала я, поеду туда, где стреляют и горячо, надену защитную каску и бронежилет, встану перед камерой, возьму микрофон и объясню всем, что так быть не должно. Просто объясню им всем, что пора завязывать, надо прекращать, ну ребята, ну вы что, о чём вы тут ссоритесь, ну это же полная фигня, вот тебе синагога, а тебе – мечеть, ты ешь свою жареную картошку, а ты – варёную кукурузу, всего всем хватит, можно жить мирно, ссориться по мелочи, обижаться, потом мириться и пить вместе квас, айран, водку, горилку, чачу, какая нафиг разница.

И мне казалось, что они послушают меня немного, потом недоуменно окинут взглядом всё происходящее, почешут в затылках, пробормочут себе под нос “хм, и правда, что это мы тут…”, и разойдутся. Я была совершенно и непреклонно в этом уверена.

Жизнь распорядилась иначе, вернее, я ею распорядилась несколько по другому. Я уже много лет занимаюсь образованием, и при этом, если честно, моё видение мира не очень поменялось. Я, конечно, обросла бронёй цинизма, и парочка эпизодов моей жизни слегка подорвали присущее мне доверие к людям, но в моей голове всё так же не умещаются многие вещи. Я всё так же недоумеваю, представляя человека, чьи глаза настолько застилает ненависть, что он идёт своими двумя ногами крушить, громить, бить, убивать. Я не очень понимаю, как это в принципе может существовать внутри настоящего, живого человека, без диагностированных психопатии или социопатии.

Вам, наверное, очень захочется мне объяснить про моб, про уровень интеллекта, про агрессию, про политиков, про власть, деньги, и прочие интересы. Вы не поверите, я всё это понимаю. Я вообще довольно сообразительная, много читающая и способная к анализу. И это никак не мешает мне быть наивной, верящей в хорошее, и теряющей всякую связь с реальностью вот в такие времена, как сейчас.

Больше всего на свете я хочу, чтобы это закончилось. Настолько быстро и хорошо (если это вообще уместное слово для происходящего), насколько возможно. Страх от непонятного – он очень сильный, а я совершенно не понимаю, как вообще возможно, то что сейчас происходит. Мне очень страшно.

И если уж вы дочитали мой чрезмерно длинный пост до этого абзаца, я наберусь наглости, и попрошу вас об одной вещи. Перестаньте оценивать страх, свой и чужой. Страшно всем – мужчинам и женщинам, детям и взрослым, тем, кто служил в армии и тем, кто служит сейчас, тем, кто сидит в убежище часами, и тем, кто сидит в подозрительной тишине и прислушивается к каждому шороху, тем, кто боится выйти на улицу и наткнуться на беснующуюся толпу, и тем, кто сейчас не в Израиле, но чьё сердце, семья и друзья – здесь. Страшно всем без исключения, даже тем, кто сейчас ничего не ощущает – скорее всего, это тоже страх. Дайте бояться себе, даже если вы сейчас в безопасной Франции, или в условно безопасной Галилее. Перестаньте раздавать оценки своему и чужому страху, и рассуждать о том, кому бояться можнее. И просто бойтесь. И злитесь. И разочаровывайтесь. Это нормально.

А ещё не забывайте задавать друг другу простые вопросы, о том, как прошёл день, как прошла ночь, как дышится сегодня.

Потому что это говно рано или поздно закончится, а мы с вами (хамса-хамса) – останемся. И поползём потихоньку в пост-травму, где будем ещё больше нужны друг другу.

Да, я всё ещё верю в людей.