И кровь, и слезы, и любовь

Фото: Ленинград после войны

Для меня Катастрофа и День 9-го мая давно связаны между собой. В войне со стороны СССР участвовали полмиллиона евреев. И три миллиона из тех самых погибших 6 миллионов в Катастрофе – погибли на территории СССР. Мы знаем, как они погибали. Сколько ужаса и слез вбирают эти страшные годы. Огромные цифры трудно себе представить. Но легко вспомнить близких тебе людей.

То, что книга ­– лучший подарок для меня не шутка и не фигура речи. И среди моря любимых книг есть две самые важные. Одна стоит у меня на полке. Вторую – ­ я только подержала в руках.

Ту, которую я держала в руках, написал отец моей учительницы иврита Дворы – ­ Яков. На обложке –­ истощенный паренек в полосатой робе Освенцима. Якову было 16, когда решив спасти его от ужасов гетто, родители сумели переправить мальчика через границу, в Швейцарию. Но он не смог их оставить, он вернулся. Об этом однажды замечательно написал израильский писатель Аарон Аппельфельд, бежавший во время войны из концлагеря на Украине: «В слове «Катастрофа» ­– много любви. Почему, спросите вы? Родители оберегали и спасали детей. Дети – родителей».

Семья Якова оказалась в Освенциме, и мальчик выжил. Один из всей семьи. И вернувшись в Европу после освобождения, понял, что делать ему там нечего. Да, он не был убежденным сионистом, он был растерянным одиноким пареньком, которому удалось сесть на судно и, к счастью, доплыть до Палестины. Там, на корабле, он встретил такую же растерянную и абсолютно одинокую польскую девушку, чей путь лежал из родного дома через Румынию в Россию, на север. Родители погибли в дороге… Может быть, она оказалась где-то недалеко от деревни, куда привезли мою маму? Не знаю. И уже оттуда, после войны сохнутовскими усилиями она попала на корабль.

Они были одни на всем белом свете и решили помочь друг другу. Может быть, и не очень романтичная, но прекрасная история любви. За месяц до образования государства Израиль родилась Двора – моя будущая учительница. А вот ее родителям учиться было некогда: ­ они тяжело и много работали в мошаве – деревне, строили Израиль и поднимали троих детей. Дети, внуки ­– и никого позади. Выжженная пустыня. В Израиле к пережившим Холокост относились тогда…не сказать, чтобы очень хорошо. Это сейчас президент приносит им за это свои извинения в день траура, а тогда…молодежь хотела отряхнуть со своих ног пыль галута и страшных воспоминаний. «И никогда, ­– рассказывает Двора, – никогда отец не рассказывал ни о войне, ни о Польше, ни о Освенциме… Только сильно кричал по ночам. И в конце жизни написал вот эту книгу. И теперь я знаю, каким был тот польский дом, бабушка, тети и дяди…»

Выжившие в Освенциме. Фото: Белорусский государственный архив

Я касаюсь переплета и смотрю на фотографию. А еще в книге есть подробный план лагеря: бараки, крематорий… Так непостижимо близко – на расстоянии одного поколения. И я показываю Дворе свое сокровище – книгу-воспоминания моей мамы, которая писала, как с братом, сестрой и моей бабушкой едет в эвакуацию. Думали, ненадолго, «пальто и  шубы брать не будем». Моя молодая бабушка везет троих своих детей и группу интернатских. Ехали больше месяца. Она очень честная, эта еврейская женщина, ленинградка в первом поколении, и ей поручают хранить хлеб на всю группу. От запаха кружилась голова, но ни крошки лишней не перепадала ее родным голодным детям…И они выдержали.  Выживали, сажая огороды, копаясь в мерзлой земле. А мой молодой дедушка, преподаватель математики, остается в Ленинграде и вместе со своими студентами идет в ополчение. Он погиб от голода. Я только недавно нашла его имя в списках тех, кто похоронен на Пискаревском кладбище. Имена долго были засекречены. От нас, от внуков. Хотя это моя история, мои могилы. Мои слезы.

Я смотрю на Двору – мы такие разные, но ее мама знала русский, отец ­– польский, а я уже немножко знаю иврит. За ее спиной – уже никого, и за моей – кроме родных могил, общая могила, где похоронен молодой дедушка.

В эти дни, когда где-то празднуют, а где-то плачут и скорбят, мы почувствовали себя близкими родственниками. Она ­­– ровесница Израиля, и я – осваивающая новую страну и новый-древний язык. Мы обе, наши дети и ее внуки – в чем-то такое же чудо, как и сам Израиль. Просто ее папа выжил в Освенциме, просто наши мамы не погибли от голода и бомбежек, а мой папа выжил в сталинских лагерях… И вот мы здесь.

Мы – здесь. Сегодня, и всегда, и где бы все мы ни находились, мы вспоминаем о безымянных могилах и об ушедших близких. Я знаю, что, глядя на фотографии, листая страницы воспоминаний, можно услышать голоса наших любимых людей. Даже тех, кого никогда не видел… Давайте вспомним их всех. И расскажем о них детям, и может быть тогда они их тоже не забудут. И просто помолчим. Во всем этом очень много любви. И печали.