Экология Высоцкого

Сегодня, 25 января, Владимиру Семеновичу Высоцкому исполнилось бы 79 лет. К этому дню Давид Эйдельман подготовил интересный анализ целого раздела песен Высоцкого, в которых роль главных героев исполняют животные - как это было в известных баснях Крылова, Эзопа и Лафонтена. В этих песнях больше актуального, чем нам думается...

У Высоцкого есть великолепный цикл песен о животных. Торжество аллегории, царство свежих метафор и неожиданных сравнений: «Сверху мразь, словно бог без штанов» (Охота на кабанов). Везде свой видовой кодекс (видимо идущий от киплинговского «Закона джунглей»), который противопоставляется укладу жизни другого вида: «Волки мы – хороша наша волчая жизнь. Вы собаки – и смерть вам собачья!». Произведения такого рода — это почти басни, которые сопровождаются четким моральным выводом.

Как строится басня? Рассказывается история про животных, а потом следует вывод. Реже — мораль ставится в начале стихотворения — а текст является иллюстрацией к ней (например, в басне Крылова о том, как лисица отобрала сыр у вороны). Единственная разница — из «животных» песенок  Высоцкого выводов может быть несколько. И разбросаны они могут быть в разных местах текста.

Выводы Высоцкого в «животных песенка» почти всегда экологичны. В чем суть экологического взгляда на мир? Всегда думай не только о конкретном действии, но и о его возможных последствиях. Природа — сложнее, чем нам кажется. В ней все взаимосвязано. Любая попытка изменять природу — чревата бедами. Привезли в Австралию кроликов, а там не было волков. Кролики размножились и превратились в настоящую беду Австралии.

Когда в Китае принялись уничтожать воробьев, решив, что воробьи – главные враги посевов – клюют зерно, предназначенное людям, что если уничтожить врагов урожая, то так будет сохранен значительный объем зерновых (и даже преуспели в этом), выяснилось, что птичий рацион составляет не столько зерно, сколько насекомые и их личинки. А оставшись без естественного врага и безмерно расплодившись, эти вредители уничтожили больше зерна, чем уничтожили воробьи.

У Высоцкого в песне человек позвал на подмогу мангуста, уничтожать змей, а потом вынужден был отлавливать самих мангустов: «Козы в Бельгии съели капусту/ Воробьи – рис в Китае с полей,/А в Австралии злые мангусты/Истребили полезнейших змей».

Неточность Высоцкого: было это не в Австралии, а на Ямайке. Туда сначала испанские колонисты завезли сахарный тростник, который там не водился. И вырубили леса, чтоб освободить место для сахарного тростника. Сжигали много древесины и при варке сока тростника — для приготовления ямайского рома. Расплодились крысы. И местные крысы, лесные крысы, оставшиеся без лесов. И крысы, приплывшие на кораблях. Крысы, которые не встречали противодействия (на Ямайке нет хищных птиц, которые питаются грызунами), но обильно питались сахарным тростником, стали уничтожать пятую часть урожая. Завезли змей, чтоб бороться с крысами. Змей стало так много, что пришлось завезти мангустов, чтоб бороться со змеями. Мангусты поели змей, но так расплодились, что стали нападать на домашний скот. Пришлось бороться с благородными мангустами.

Впрочем… А благородны ли они? Если призваны были для убийства, а после наказаны за ретивость, подобно тому, как вершители большого террора, испытав «головокружение от успехов, сам стали его жертвами?

Одичавшие собаки вместо волков

Когда в России принялись уничтожать волков, то выяснилось не только то, что волки являются «санитарами леса», а их уничтожение грозит падежом скота, но и то, что не только святое место пусто не бывает, но и ниша хищников. Казалось бы, кто может заменить волков в русских лесах?! Оказалось, что стоит опустошить нишу, как она снова начнет заполняться. Место волков заняли одичавшие псы. Псы, отбившиеся от людей. Бывшие «лучшие друзья» человека. Справиться с ними оказалось гораздо труднее. Собаки были не столь «простодушны». Они знали человеческие штучки и приемчики. Они не боялись огня, веревок, флажков и прочих ловушек. В отличие от волков, они активно ненавидели людей. Чтобы устранить это бедствие, приходилось восстанавливать популяцию волков, которые быстро вытесняли конкурентов из своей «законной» ниши. У Высоцкого в «Охоте с вертолетов» волк, переживший гибель стаи сообщает о том,  что живет среди псов: «Я живу. Но теперь окружают меня/ Звери, волчьих не знавшие кличей./Это псы – отдаленная наша родня,/Мы их раньше считали добычей».

Я часто вспоминаю эти строчки Высоцкого, получая информацию о том, что очередные бывшие псы великой державы вцепились в своих хозяев. Самые опасные враги — это бывшие слуги. Так, после того как закончилось глобальное противостояние СССР и США, оказалось, что мечты о бесконфликтном мире, мягко говоря, несколько преждевременны. Опустевший полюс стал заполняться террористическими группировками, которые в предыдущие десятилетия взращивались спецслужбами противостоящих блоков и, больше не нужные прежним хозяевам, быстро одичали. И стали бросаться на бывших хозяев, приемчики которых они хорошо знали, а потому легко обходили.

Эпоха экологической мысли

Поэтическая деятельность Высоцкого проходила в эпоху, когда экология занимала думы русской интеллигенции гораздо в большей степени, чем когда-либо в другое время до или после нее.

В 60-е и 70-е годы было не так уж много тем, по которым пишущая братия могла высказывать сермяжную правду, душераздирающую заботу и апокалипсическую тревогу. Политическая дискуссия была невозможна, попытка сказать правду о жизни — клеймилась как очернительство. Об экологии кричать можно было.

Понятно, что как всегда имелась и добротная фига в кармане ( “Да это ж про меня!Про нас про всех, какие к черту волки?!”). Через экологию можно было говорить о государственном насилии над человеком и обществом. В крике «Что же вы делаете с природой?» слышалось «Что же вы, блин, сделали с человеком?». Экологические чаяния — были иносказанием об антропологической катастрофе. Вознесенский декламировал: «Мир — не хлам для аукциона. / Я — Андрей, а не имярек. / Все прогрессы — реакционны, / если рушится человек».

Экологические тревоги — объединяли либералов и деревенщиков, авторов песен и пудовых романов, маститых соцреалистов и полузапрещенных диссидентов-писателей. Начиналась слава Льва Гумилева, который рассказывал про  “биотоки”, “лучистую энергию Солнца”, “сигнальную наследственность”, “приспособляемость к ландшафту”, “биоритмы”,  “популяционный уровень”.

И было множество анекдотов об увлечении экологической темой и выводов из раздумий о спасении окружающей среды. Например, такой: Русские писатели-почвенники всегда боролись за экологию: «Леса вымирают – скоро либералов вешать не на чем будет! Реки все повысыхали – где же мы жидов топить будем?!»

Прогрессивный консерватизм

Парадокс экологической идеологии (вряд ли кто-нибудь сейчас будет спорить, что Гринпис и похожие на него движения — это не только забота о природе, но и цельная актуальная идеология) — заключается в том, что, будучи одним из самых передовых и радикально-прогрессивных, оно строится на более чем консервативном фундаменте: понапрасну не трогайте, не меняйте без особой нужды, давайте сохраним по возможности…

Басня самый подходящий жанр для экологической литературы. В основе большинства басен Эзопа — единый глубинный смысл: некто захотел улучшить свое положение, но в результате стало только хуже. Басни говорят, что нужно держаться статус-кво, поскольку трудно представить себе, что может произойти, каковы будут последствия изменений.

Семидесятые годы — были (не только в СССР, в Америке оформляются неоконы, в Британии профсоюзный социализм рушит Тэтчер, в Израиле происходит «маhапах» Ликуда) эпохой наступления ползучего консерватизма.  После всех революционных, социальных, культурных и технологических потрясений. В 70-е наступила эпоха идеологической усталости, из которой мир стал постепенно выбираться только после финансового кризиса 2008-го года.

И идеологическим антигероем стал свободомыслящий попугай, который смутил всех, утверждая, что если жираф большой, то он может отступить от традиции и делать то, что хочется: «Тот, кто крикнул из ветвей: Жираф большой – ему видней!»

А ведь попугай был защитником свободы выбора, свободы любви…

Обложили меня

Главной  и самой известной в цикле песен о животных является «Охота на волков». Она была написана в 1968 году. Исполнялась в спектакле Театра на Таганке «Берегите ваши лица». И стала поводом для запрещения постановки. Эта песня стала своеобразным манифестом нонконформизма целого поколения, которое решалось «рвануть за флажки».

В одном фильме маньяк-убийца, застигнув около своего дома журналиста-расследователя, приглашает его зайти и поговорить. Журналист, понимая, с кем имеет дело, догадываясь, что маньяк тоже уже подозревает, что он все понял, мнется, но всё же заходит. После того, как маньяк, сначала лишив его сознания, перетащив в страшный подвал, где он насиловал, мучил и убивал своих жертв, приводит его в чувство, плеснув воду в лицо, сообщив «Мы оба знаем, что ты умрешь», начинает с ним беседовать (как вы понимаете, журналиста спасут в последний момент, но только после того, как маньяк перед ним исповедуется, похваставшись своими злодеяниями). Злодей говорит: «Почему Вы всё-таки решили зайти? Ведь Вы догадывались? Значит страх показаться невежливым, обидеть меня, нарушить приличия — оказался в Вас сильнее инстинкта самосохранения. Что же… Вы сами согласились со своей участью».

Сюжет о приглашении на убийство, которое будет невозможным без согласия жертвы — весьма древний. У Шекспира в пьесе «Мера за меру» (которую Пушкин потом переделал в поэму «Анджело») есть диалог в третьей сцене четвертого акта между приговоренным на смерть, который отказывается идти на казнь («К черту, мерзавцы! Я спать хочу») и тюремщиками, которые его не могут уговорить («Господин  Бернардин!  Не  угодно  ли  Вам встать и пожаловать на казнь, господин Бернардин? Будьте так любезны, сударь, подняться и пожаловать на казнь. Прошу Вас, сударь, проснитесь, вставайте. Вас только казнят, а там и спите себе дальше»).

В эпоху тоталитаризма в искусство пришло понимание, что массовые репрессии невозможны без паралича воли, согласия, а иногда и соучастия жертв. Будущим жертвам сообщали, что они должны собраться в определенном месте, откуда незначительный конвой вел их к месту казни. Где люди становились в очередь, ожидая своей доли. Собственно, совсем как в песне Высоцкого, жертвам развешивали «красные флажки»…

Народное сознание, в советских анекдотах отрефлексировало эту тему тоже на примере аллегорических историй с животными. Лев ходит по лесу со списком. Записывает кого и когда съесть. Все с горестью соглашаются явиться в свой срок. Обезьяна отвечает: «А пошел ты!» – и на дерево. Лев вычеркивает  из списка на съедение наглую обезьяну и идет дальше.

Поднималась эта тема и в искусстве. В эмигрантской русской литературе наиболее сильно это прозвучало в «Приглашении на казнь» Набокова, где главный герой Цинциннат в момент казни решает, нарушая все приличия и правила игры, сойти с эшафота и слышит вслед: «Нельзя, нельзя! Это нечестно… Вернитесь, ложитесь, – ведь Вы лежали, все было готово, все было кончено!». В советской литературе лучше всего эта тема была поднята в повести Фазиля Искандера «Кролики и удавы», где Задумчивый кролик делает открытие: если кролик не захочет поддаться гипнозу, то гипноз удава действовать не будет.

В песне Высоцкого волки мчатся на гибель, поскольку не могут уйти с дороги смерти, которая ограждена флажками: «Волк не может нарушить традиций./ Видно, в детстве, слепые щенки,/ Мы, волчата, сосали волчицу/ И всосали – “Нельзя за флажки!”

Когда в 1979 году на заседании Московской писательской организации разбирали «дело „Метрополя“», критик Феликс Кузнецов, прочитав нараспев включённый в него текст «Охоты на волков», воскликнул: «Чувствуете, о каких флажках идёт речь?».О каких именно «флажках» и «традициях» идет вещь — понимали все.
«Охота на волков» – самая известная песня Высоцкого, но в цикле песен о животных она стоит особняком. Её направленность противоположна «Песенке ни про что, или Что случилось в Африке». Если попугая, который разрешил жить жирафу с антилопой, Высоцкий осуждает, то в «Охоте» он всецело на стороне волка, который нырнул за флажки, избежав гибели, которая предписывалась укладом.  «Охот» – это песня о том, что есть традиции, которые несовместимы с жизнью. Это традиции, которые можно и нужно нарушать.

«Твой белый слон встретил стадо белое слоновье…»

Наверное, наименее известным произведением цикла Высоцкого о животных является «Песня про белого слона». Песня легкая, напоминает студенческие. Хорошо она звучит у тех исполнительниц, которые умело изображают подростковую наивность и непосредственность (Чулпан Хаматова, Оксана Акиньшина). Для автора и слушателей она была явно не главной, поскольку сохранилась в единственной записи.

В чем смысл «Песни о белом слоне»? Она начинается традиционным сказочным зачином «Жили-были», указывает местом действия «Индию — сказочную страну», добавляет «с древней старины». Эта архаичность и сказочность вызывает во второй строчке упоминание дикости и огромности.

Так возникает фон, на котором появляется белый слон — живущий не в своем стаде. Белый слон отличается от прочих умом, невероятной музыкальностью, добрым глазом, тихим нравом, благородной мастью. Этот образ — собрат белой вороны из поговорки и андерсеновского «гадкого утенка». Гадкий утенок у Андерсена — он не столько другой, а из другой группы. Он может стать прекрасным лебедем — только найдя свою стаю.

Лирический герой песни описывает свое счастье с белым слоном. Он прекрасно выглядит, он пользуется расположением у женщин, он поет, он смотрит на мир сверху вниз. Счастье! Но внезапно эта идиллия завершается: «Твой белый слон встретил стадо белое слоновье…».

«Вот что важно: не другого белого слона, а именно — свое стадо, свою категорию; и в этой массе растворился. Если бы белая слониха нашла белого слона — это было бы нормально, ничего особенного: грустно, положим, но с кем этого не бывало? Но она нашла, вот в чем ужас, другое стадо» – пишет Дмитрий Быков, комментируя эту песню.

Любимая слониха нашла не другого слона, не другого хозяина и наездника. Даже не совсем «другое стадо». Она нашла свое стадо. Себя. Это бывает, что любимые уходят к себе. В свой мир. Это даже не смена идентификации, а нахождение идентификации. Можно обижаться и пытаться выцарапать для себя хоть что-то, вырезать её для себя по частям, как белых слоников из слоновой кости. Или махнуть рукой: «Пусть гуляет лучше в белом стаде белый слон – пусть он лучше не приносит счастья!». Ибо твое маленькое осколочное счастье, которое ты ещё можешь получить по руке или на сервант — возможно только ценою уничтожения любимой.

Вот вам реальная история. Девочку всегда тянуло к подругам больше, чем к мальчикам. Но сама мысль, что так можно, ей не приходила в голову и казалась анекдотически абсурдной.  Она очень хороший человек. Вышла замуж. Любила своего мужа. Он её. Но с каждым годом гетеросексуальный секс все больше превращался для неё в пытку. Сначала они занимались сексом достаточно часто. Потом раз в неделю. Раз в месяц. 3 раза в год. Он старался. Чего-то придумывал. Пытался разнообразить. Креативил. Не помогало. Оба мучились. Он ей нравился более всех мужчин, которых она знала. У них были прекрасные отношения. Прекрасные, но, во всем, кроме этого. К тому же дети. Он прекрасный отец, она — мать.

Он ей изменял. С кем попало. Как попало. Потому как это же «только для секса». Ничего больше. Большое и чистое у него есть в семье. А это так… Что делать?! Потом она от него ушла, после 15 лет совместной жизни. Ушла к подруге, с которой поняла, что так тоже можно. Уже лет десять живут вместе.

А ещё это песня про миграцию и репатриацию как нахождение «своего стада»…