Что в племени тебе моем

Президент Ривлин. Фото: пресс-служба ЦАХАЛ

Последняя речь нашего президента о “новом израильском порядке” – в котором нет четкого большинства и ярко выраженных меньшинств, а имеются примерно равноценные кланы или “племена” – имеет, на мой взгляд, революционное значение. Прочтя ее, я почувствовала, что Ривлину удалось взглянуть на наш повседневный нарратив – ведущийся отстраненно, скрытно, неличностно – и проникнуть в его глубину. Удалось высказаться в ясной, откровенной и нелицеприятной форме по одной из самых болезненных проблем израильского общества – проблеме племенной разобщенности.

Мы не говорим о племенной разобщенности Израиля – во всяком случае, на достаточно серьезном уровне. Иногда заходит речь, например, о дискриминации «восточных». Вспоминаем еще один фрагмент этой истории и спрашиваем себя, существует ли еще это явление. Протест выходцев из Эфиопии поставил на повестку дня тему бесправия этой общины и открыл многим израильтянам то, чего они не знали: жестокую дискриминацию и полицейское насилие как обычные явления. И при этом существует здесь проблема более глубинная, настолько укорененная в повседневной реальности, что мы даже не осознаем ее наличия.

Так много людей и поколений в нашей стране выросли с чувством второсортности. Я понимаю, что есть существенные различия в ощущениях групп, которые я сейчас перечислю, но интересно, на мой взгляд, поговорить прежде всего о том, что есть у них общего. Если ты рос и воспитывался в Израиле в качестве «русского», «восточного», эфиопа, араба – ты нес в себе это чувство. Если ты приехал сюда как новый репатриант или ребенок в семье репатриантов – ты нес в себе это чувство. Это – внутреннее ощущение, и не всегда можно точно указать его источник, но и ошибиться в нем нельзя. Это чувство непринадлежности к тому, что именуют «израильскостью».

У меня оно проявлялось постоянной стеснительностью. Я помню, что большая часть моих переживаний была замешана на стеснительности, стыде. В отличие от многих других, я училась в классе, где 80% учеников были выходцами из восточных общин. Я была в классе единственной «русской», и не просто «русской», а из семьи, которая относительно недавно приехала в Израиль, и родители еще не успели отойти от шока. Я стеснялась, когда все говорили о еде, которую готовят у них дома, стеснялась, когда родители должны были являться на родительское собрание. Я боялась, что услышат, как они говорят по-русски, боялась, что мама не сможет прийти и пошлет вместо себя бабушку. Я помню, как один раз у нас решили отпраздновать Новый год как положено: принести елку, украсить квартиру, приготовить праздничный стол и посмотреть новогоднюю программу 9 канала. Мне, девочке, это очень понравилось – я ощутила праздничное волнение в доме, я вдруг увидела, что к этому празднику относятся с большей ностальгией и радостью, чем обычно. В доме возникла атмосфера чего-то большого, волнующего, и я была захвачена этим. Я приготовила два плаката с надписью «С Новым годом», один прикрепила рядом с обеденным столом, а другой хотела повесить снаружи, на двери квартиры, чтобы соседи знали, что у нас праздник. Я помню, что родители сказали мне: сними, никто не должен знать, что мы отмечаем нееврейский праздник, это не принято. Я помню, как свет праздника сразу померк для меня в тот вечер.

Ребенком ты переживаешь все гораздо более интенсивно, чем взрослые. Если испытываешь страх – он словно идет из глубины сердца, ты вся покрываешься потом, тебя как бы парализует. Радость – это радость, стыд – стыд, ты ощущаешь эти чувства очень сильно и остро. Кроме того, ты относишься к своему ближайшему окружению, как будто это весь мир. Твоя семья, класс, классная руководительница, кружок – это и есть мир. У тебя нет других связей. Если я не могла говорить у себя в классе, как моя мама готовит кубе, если в нашем салоне не смотрели израильские телепередачи, не слушали израильскую музыку – значит, я не была частью целого. Я стыдилась ходить в супер со своей бабушкой – вдруг та заговорит на улице по-русски, я стеснялась приводить подруг домой – ведь здесь говорят по-русски. Я все время стыдилась, потому что постоянно чувствовала: у нас в доме что-то не в порядке. Здесь не так, как у других детей, здесь нет ничего «израильского».

Мне больно писать все это, и я должна сказать, что сегодня моя «русскость» – нечто, чем я горжусь, что я люблю. Это часть меня, это часть моих «корней». Мне хочется узнать больше об этой культуре, о тех местах, из которых родом моя семья. С другой стороны, сегодня я уже не девочка, растущая в семье репатриантов. Моя семья приехала в Израиль в 89-м году, а я родилась в 92-м. Перед тем, как я пошла в первый класс, бабушка пыталась выучить меня русскому алфавиту, но безуспешно. Она оставила эти попытки, потому что боялась научить меня чему-то «неправильному». Мне уж  и не вспомнить, сколько раз меня просили перевести, прочесть, объяснить что-то – ведь я знала иврит гораздо лучше, чем члены моей семьи.

Я рассказываю об этих своих переживаниях, потому что знаю – они не исключительно «мои». Что-то похожее испытывали все мальчики и девочки, которые росли здесь, не принадлежа состоятельным слоям, ашкеназийцам, уроженцам страны. Это – переживания многих, и они не до конца мне понятны. В наше государство прибывают люди со всех концов Земного шара. Люди разных культур, с разными традициями и ценностями. Здесь образовался очень интересный, очень своеобразный человеческий «коктейль». И вместо того, чтобы дать ему существовать, взять все, что возможно, из каждой культуры и создать из сочетания этих влияний новый израильский этос, набор ценностей – мы заставляли стыдиться всех «других», возвеличивали один-единственный образец, к которому каждый должен был стремиться, чтобы быть израильтянином.

На мой взгляд, одной из самых важных фраз в речи Ривлина была эта: «Ни ультраортодокс, ни религиозный, ни светский, ни араб – никто не должен чувствовать, что его «зеница ока» находится в опасности, под угрозой». Ривлин обращается здесь к одному из самых важных моментов, когда речь идет о мультикультурном обществе. Если мы стремимся превратить Израиль в место, привлекающее к себе и принимающее представителей разных культур, мы не имеем права ставить под угрозу ни одного из них. Вступление в члены израильского общества не может сопровождаться требованием: изменись! Эфиопская женщина, мужчина-ультраортодокс, израильский араб – все они должны чувствовать себя желанными и нужными в новом израильском обществе.

В самых розовых мечтах я воображаю себе общество, которое радуется своему человеческому и культурному многообразию. Общество, которое интегрирует новых репатриантов –  и стремится включить своеобразие каждого в свой «культурный коктейль». Общество, имеющее свой генетический код и ясную систему ценностей, но при этом позволяющее самым непохожим людям присоединяться к нему. Человеческая «радуга» здесь уже есть. Теперь, после длившихся десятилетиями попыток вытравить или подавить всяческую «особость», не пришло ли время строить новое израильское общество, которое радостно принимает многообразие?