Тюремный эксперимент продолжается

фото – Г.Франкович

Михаил Урицкий

Состоявшаяся в минувшую субботу на площади Рабина демонстрация «за социальную справедливость» откровенно разочаровала. На небольшом пятачке перед сценой собралось от силы 400 человек. Вокруг со скучающим видом бродили полицейские, не только не ощущавшие ни малейшей угрозы со стороны демонстрантов, но даже не находившие нужным хотя бы изредка посматривать в их сторону. Играла благостная и успокаивающая музыка, а тем временем «борцы за справедливость» со смиренными лицами терпеливо ожидали появления на трибуне какой-нибудь эстрадной звезды или «народного избранника», который с подобающим его высокопоставленному положению пафосом сообщил бы, что «все мы вместе боремся за лучшее общество». Поначалу нельзя было и предположить, что эта демонстрация послужит своего рода лакмусовой бумажкой, выявившей, пожалуй, одну из основных причин превращения массового и многообещающего протестного движения 2011-го года в столь жалкое и унылое зрелище.

Помимо нескольких десятков активистов партии «МЕРЕЦ», распространявших партийные материалы и бойко агитировавших за «мир и справедливость», на площади находились еще две четко идентифицируемых группы демонстрантов, каждая из которых состояла из пяти-восьми человек. Первая группа – люди в черных одеждах, державшие в руках черные флаги с надписью «Ло Нехмадим» («несимпатичные»). Вторая группа – с черно-красными флагами. Последние представляли анархо-коммунистическое движение «Единство». Находилась там и еще одна группа людей, идентифицируемая не менее четко, но не из-за одежды или флагов. Это были представители израильского объединения аутистов.

Началось все с того, что один из аутистов попросил у организаторов разрешения выступить. Ему грубо отказали, видимо, смутившись его «непрезентабельным» видом, и он принялся, чуть ли не плача, ходить по площади и кричать о лицемерии тех, кто якобы борется за справедливость. Находившиеся у сцены партийные активисты и парламентарии не обращали на него ни малейшего  внимания. Анархисты были единственными, кто заметил это происшествие. Одна из активисток даже взяла у аутиста интервью. А между тем на трибуне появился депутат кнессета Илан Гилон, и в этот момент «несимпатичные» совместно с анархистами прорвались на сцену и попытались помешать его выступлению. «Несимпатичным» представлялось недопустимым само присутствие на митинге власть имущих. Анархисты же более всего были возмущены эпизодом с аутистом. Все прочие участники демонстрации безразлично взирали на происходящее со стороны. Несмотря на то, что «бунтовщики» просто заняли сцену, Гилон и организаторы тут же стали звать на помощь полицию, чтобы та «усмирила бандитов». Когда «несимпатичных» и анархистов увели прочь, Гилон сердечно поблагодарил полицию, и заявил, что «мы, пролетариат и неимущий класс» (к которому он, представитель власти, получающий баснословную зарплату и всевозможные льготы, ничтоже сумняшеся, себя причислил), не позволим внести раскол в наши ряды. Сгрудившаяся у сцены толпа законопослушных граждан после этих слов разразилась бурными аплодисментами.

На следующий день выяснилось, правда, что «несимпатичные», невзирая на их «воинственность», также не чужды политической конъюнктуре. Их представитель принес свои извинения Илану Гилону. Некоторые анархисты поспешили назвать их в этой связи «трусливыми предателями». «Трусливыми», впрочем, их назвать весьма сложно. Учитывая хотя бы организованную ими летом прошлого года демонстрацию в Иерусалиме, где пару сотен человек смогли прошествовать по всему центру города, несмотря на то, что митинг был несанкционированным, и полицейские, которых было едва ли не столько же, сколько демонстрантов, вели себя беспрецедентно жестко. Как бы там ни было, факт остается фактом: по крайней мере, на субботней демонстрации два совершенно разных движения, стихийно оказались в оппозиции ко всем прочим «протестным» силам. А объединило их лишь одно – восприятие политической власти как однозначного врага, с которым невозможен какой бы то ни было диалог и, тем более, сотрудничество.

Однако, в отличие от анархистов, у «несимпатичных» подобное восприятие носит полностью интуитивный характер, не будучи подкреплено какой-либо идеологией или теорией. «Несимпатичные», которых считают реинкарнацией «Черных пантер» (само их название родилось из высказывания Голды Меир о «Черных пантерах», которых она заклеймила как «несимпатичных»), это выходцы из районов бедноты, прозябающие в крайней нищете. Понятие «средний класс» для них – пустой звук. Они борются за элементарное выживание, а не за цены на коттедж. Разумеется, большинство из них – люди необразованные, напичканные шовинистическими и националистическими стереотипами. И эти стереотипы, конечно же, не могут не проявляться при личном контакте с ними. Тем более примечательно, что ни на одной их акций, ни в одной официально изданной ими прокламации, не прозвучало ни единого высказывания против африканских беженцев или арабов. Единственное о чем они говорят и чем возмущаются – вопиющее расслоение общества, возносящее одних на самый верх, а других, таких как они, оставляющее на самом дне.

фото – Г.Франкович

Что же касается анархо-коммунистов, то от сотрудничества с любой властью их удерживает ясное представление об идеальном мире, за который они борются, и отчетливое видение несоответствий между тем, что есть, и тем, что должно быть. А потому любое действие, закрепляющее существующий социальный порядок, воспринимается ими как однозначное зло, даже если оно и приносит людям некоторое облегчение. Так, к примеру, недавняя акция «за мир» («Миллион рук – за мирный договор»), организованная представителями левосионистских кругов, вызвала категорическое неприятие анархо-коммунистов. Ведь этот «мир» подразумевает существование двух национальных государств. Как же могут поддержать такую инициативу те, кто отвергает государство как таковое и национализм как таковой, будь то еврейский или палестинский? Призыв же принять ситуацию такой, какая она есть, и действовать в ее рамках, чтобы добиться хоть чего-нибудь, воспринимается как призыв к лицемерию. Или все или ничего.

анархо-коммунисты на демонстрации в Билине

Но если кто-то думает, что израильские анархо-коммунисты представляют собой группку из нескольких человек, которые возятся в своей анархо-утопической «песочнице», зачитывая друг другу Кропоткина и Бакунина, то он сильно ошибается. Еще пару лет назад «Единство», возможно, и производило такое впечатление. Но не сейчас. На сегодняшний день оно насчитывает свыше пятидесяти активистов по всему Израилю, не считая интересующихся и сочувствующих. Израильские анархо-коммунисты выступают единым блоком на  любых демонстрациях, будь то в центре Тель-Авива или в Билине. И если в самом начале «Единство» состояло целиком из «русских», то теперь ивритоязычные активисты составляют в нем примерно две трети. Еще один интересный момент: несмотря на то, что движение стремительно разрастается, «узурпации власти» не произошло. В движении нет ни лидеров, ни аутсайдеров. Более того, решения большинства ни к чему не обязывают меньшинство. За исключением одного – в своих действиях не выступать от имени движения в целом.

Нельзя не упомянуть и о том, что составляет основу деятельности «Единства» – о различных просветительских и воспитательных проектах. Еще в 2011-м году был создан центр “Спартак” для «проблемных» подростков, в рамках которого они имели возможность приобщиться к анархизму не только в теории, но и на практике. Семинары с участием этих подростков, организовавшихся в «афинити» группу под названием «Черная звезда», проводились в одном из бесхозных зданий в Бат Яме, где они собственноручно отремонтировали несколько комнат, провели электричество, засадили грядки овощами и т. д. (о том, что произошло с этим зданием, я писал в статье «Бесчеловечный правопорядок»). Сегодня центр «Спартак» возрождается снова. Кроме того, в рамках движения действует так называемая «Школа наук о свободе».

Но не все так гладко. Сегодня «Единство» находится на подъеме. В отличие от тех же «Ло Нехмадим», которые наглухо застряли в своей все сужающейся нише, и уже вряд ли способны мобилизовать на свои акции более десяти человек. Возможно, этим и продиктовано их примирение с Иланом Галоном. Еще год назад они бы на это не пошли. Не ожидает ли подобная судьба и «Единство»? Уже сейчас в рядах движения наблюдается противоборство между двумя позициями – реформистской и радикальной. Реформисты утверждают, что есть большее зло, а есть меньшее, и необходимо считаться с существующей реальностью, даже если она противоречит нашим идеалам. И коль скоро мы не можем устранить зло полностью, приходится сотрудничать с меньшим злом. Радикалы же отвечают, что нет большего или меньшего зла. Есть просто зло, коим является любая власть, и с ним следует бороться вплоть до полного его исчезновения. А компромиссы и сделки его увековечивают.

Однозначного разрешения этой дилеммы нет. Впрочем, за подсказкой можно обратиться к знаменитому Стенфордскому тюремному эксперименту, участники которого были случайным образом поделены на заключенных и надзирателей, и помещены в искусственно созданную тюрьму. Вскоре в каждом третьем охраннике обнаружились садистские наклонности, а заключенные были настолько морально травмированы, что многие буквально потеряли человеческий облик. Эксперимент пришлось прекратить раньше времени во избежание нанесения участникам необратимого психологического ущерба.

Ну а если представить себе, что экспериментатор исчез, и эта экспериментальная тюрьма оказалась предоставлена сама себе? Надзиратели и заключенные настолько приспособились к своим ролям, что стали воспринимать их как нечто само собой разумеющееся. Чтобы прекратить издевательства одних над другими, бесполезно было бы взывать к человечности надзирателей. Они бы ответили, что ничего не поделать –  таковы нормы, царящие в этом тюремном мире. Нашлись бы и такие, которые стали бы отстаивать идею изначальной избранности надзирателей, а любое посягательство на существующую иерархию объявляли бы кощунством. Бесполезно было бы взывать и к человеческому достоинству заключенных, так как и для них тюрьма – непреложная данность. Парадоксальным образом их аргументы в ее защиту были бы весьма схожи с аргументацией надзирателей. Тем более что и в их среде, так же как и в среде их мучителей, очень скоро образовалась бы своя собственная иерархия, место в которой определялось бы готовностью или способностью индивида вжиться в отведенную ему роль. И каждый из заключенных лелеял бы мечту, что когда-нибудь сам станет надзирателем.

Неутешительный вывод состоит в том, что подобного рода эксперимент в отсутствие экспериментатора можно было бы прервать только извне, физически уничтожив саму тюрьму. Так чтобы люди внезапно обнаружили себя посреди развалин того мира, который еще недавно воспринимался ими как единственно возможная реальность, а роба заключенного и форма надзирателя перестали бы обладать каким-либо символическим значением. Но это лишь одна сторона медали. Другая же – опасность, что на месте разрушенной тюрьмы может возникнуть новая тюрьма, еще более страшная, чем прежняя. Сама мысль об этом пугает. Поэтому люди, как правило, предпочитают реформировать уже существующую тюрьму в надежде сделать ее более гуманной. И сторонятся тех, кто идет по противоположному пути.