Смерть культуры

“Дорогие россияне, пеките блины, не воюйте!” Если по поводу Украины мнения в сети были разными и многие проявили себя с хорошей стороны, то по поводу беженцев все объединились в порыве ненависти. Фото: ctrlaltdileep, Лондон, 2014.

Эту статью я пытался написать рекордно долго. Вымарано множество неплохих пассажей, вполне годных метафор, острот и оборотов. Да что там – похоронен один практически полностью готовый текст. Попытавшись понять, в чем же дело, я обнаружил, что каждый новый нырок в неутихающую дискуссию о сирийских беженцах в Европе вызывает во мне приступ отвращения и фрустрации, от которого просто опускаются руки. В конце концов я решил, что и беженцам, и Европе от моих писаний ни холодно, ни жарко. Они разберутся. А на передний план для меня вышла тема реакции русскоязычной среды.

Конечно, это не первая лакмусовая бумажка. Просто накопилось. К тому же, в случае с Украиной массовое помешательство можно было объяснить беспрецедентным градусом пропаганды и затаенными комплексами, на которых пропагандисты умело и безжалостно играют. Можно было сказать, что нынешняя российская власть долго вела подопечный народ именно к такому безумию, и это было бы правдой. Наконец, деление на “вату” и “либерастов”, по крайней мере, в соцсетях, было отнюдь не столь однозначным. Казалось, нормальных людей достаточно много.

Но тут в Европу повалили беженцы, и русскоязычный интернет затянул песню ненависти в унисон, в атмосфере почти полного единодушия. Как сказал один комментатор, “русские, похоже, ненавидят вообще всех”. Вчерашние противники слились в экстазе расизма, злорадства, зависти, бездушия. Люди, казавшиеся неглупыми, обнаружили полное неумение или нежелание работать с информацией. Разоблачители фальшивок российской пропаганды, связанных с Украиной, без тени сомнения распространяли фальшивки о беженцах. Одинокие оппоненты стали напоминать не просто меньшинство, а праведников в Содоме. Разница, увы, огромна.

Я принадлежу к русской культуре, хотя далек от того, чтобы считать ее выше других. Мне кажется, я хорошо представляю себе ее реальное место в истории цивилизации. Если бы я мог выбирать, то, пожалуй, родился бы англичанином или французом. Но русская культура впечаталась в меня рано и накрепко. До сих пор я не видел в этом особой проблемы. Русский язык – неплохой рабочий инструмент. Русская литература – не худшая база для воспитания личности и духовного роста. Да, сто лет назад русскую культуру, европейскую, пусть и с особым посконным душком, стали ломать о колено. Но она долго сопротивлялась, породив в советское время чрезвычайно интересные, уникальные, хотя уже не столь универсально понятные формы. Помню, в 90-х казалось, что кризис пройден, что тоталитарная ночь не погубила живую душу народа, и та вот-вот прорастет чем-то прекрасным, вновь займет подобающее ей место.

Но что-то пошло не так. За четверть века не появилось ни одного русского писателя, чьими произведениями зачитывался бы весь мир. Зачитываются португальцем Сарамаго, турком Памуком, бразильцем Коэльо. По писателям это прослеживается особенно хорошо, но и другие области искусства, насколько мне известно, не дали миру звезд первой величины. Скажем, российские кинематографисты периодически берут призы на фестивалях, и это прекрасно. Но разве кто-нибудь из них популярен как австриец Михаэль Ханеке или датчанин Ларс фон Триер? Страны с куда меньшим населением и намного более хилой культурной традицией звезд рождают, а Россия – нет. Что же произошло? Словно бы свобода, которая должна была вскормить новую русскую культуру, ее добила.

В противоположность многим, я считаю, что моральная основа России изначально не была очень сильной. Страна рабов, страна господ – заметьте, не я это сказал. Почва гигантской страны, пропитанная потом и кровью, поросла лишь тонюсеньким слоем интеллигенции, но из этого слоя выросли величайшие памятники мировой культуры. Тогда мир нас еще понимал. Он до сих пор понимает Толстого и Достоевского. Затем этот слой долго изничтожали и пытались переделать под себя большевики. Отрезанная от внешнего мира, полузадушенная, выживающая в условиях цензуры советская культура уже разительным образом отличалась от западной того же периода. Другие коллизии, а, главное – совсем другой взгляд на них. Неслучайно ближе всех к мировой славе подошел чуравшийся социума Бродский – не выходя из комнаты, копаясь лишь в собственной душе (то есть, занимая традиционную для русской культуры нишу).

Вся надежда была на свободу, но, когда ее объявили, оказалось, что уже поздно. Для Чехословакии, Польши, ГДР, Прибалтики – не поздно, а вот насилие над огромной Россией было слишком ужасным и длилось слишком долго. Что-то непоправимо сдвинулось в душах и мозгах. Первый этап дегуманизации осуществила социалистическая диктатура. Второй – дикий капитализм с его культом силы и денег. И цензура, и коррупция унижают людей, лишают их человеческого достоинства, только по-разному.

Российская культура окуклилась, перестав быть понятной и интересной остальному миру. Она говорила не о том и не так. В искусстве главное – вовсе не фактура, а духовная близость между автором и аудиторией. Солженицын, последняя суперзвезда русской литературы, не обладал и десятой долей писательского дара, отпущенного природой Виктору Пелевину. Он писал об ужасах, трудно постижимых для западного читателя. Но эмоции, пафос, позиция, ценности были этому читателю, в целом, понятны. Постсоветская же культура не смогла удержаться на должном отдалении от описываемой ею действительности, прикоснулась к ней, позарившись на гламурный блеск, и подцепила вирус, сожравший ее изнутри. Душа народа лишилась защиты.

Вы спросите, при чем здесь беженцы из Сирии в Европу? Просто лично для меня именно на примере отношения к ним стало очевидно: масштабы разложения пересекли какую-то важную грань, дегуманизация зашла слишком далеко. В диком вопле ненависти, которым русскоязычное пространство встретило людей, пытающихся убежать от войны, нет уже ничего человеческого. Представители этого пространства, читая мои злые строчки, наверняка будут возмущенно предлагать навязший в зубах набор аргументов (и про то, что бегут не от войны, а за халявой, и про ислам, и про необразованность), даже не замечая, что в каждом их утверждении содержится целый набор логических ошибок – как букет постыдных болезней.

Но нет, дорогие мои, мне надоело с вами спорить. Вы не только думаете не так. Вы чувствуете не так. Не только строите свои умозаключения на совершенно извращенном представлении о мире и людях, но и не испытываете те эмоции, которые должен испытывать в подобной ситуации нормальный человек, которые испытывал бы не только Достоевский, но и простой сердобольный русский крестьянин. Вам обрубили и ветви, и корни. Безусловно, вы считаете этих нормальных людей прекраснодушными идиотами, вы уверены в собственном над ними превосходстве, и сегодня я впервые отчетливо ощущаю, что вынужден оставить вас в объятиях этой иллюзии и удалиться на неопределенное время. Сегодня мне стыдно за мою культурную принадлежность – как, наверное, было стыдно честным немцам в середине тридцатых годов, когда нацистские марши окончательно заглушили Баха и Гете.

Должен сказать, я чувствую ужасную пустоту в душе и самый настоящий страх. Я впервые боюсь, что процесс и в самом деле необратим, что моей культуре уже не возродиться. Что та горстка людей, к которым я могу обратиться на родном языке и быть понятым – и впрямь последние из могикан. Наверное, так не бывает. Наверное, культура, будучи чертовски живучей, прорастет из каких-нибудь вечных спор, как проросла заново немецкая. Но не забывайте, что каждый случай уникален, и немецкое сумасшествие, хотя и было сильнее, длилось намного меньше. Не забывайте и о том, ценой каких потрясений немцев удалось привести в чувство. Только бы на этот раз обошлось.