Ион Деген: «Противника я убить мог, а человека – нет»

Фото: Михаил Дегтярь

Когда я год назад решила написать об Ионе Дегене, я , конечно, знала, что он – личность в Израиле легендарная, о нем снимают фильмы, с ним делают интервью. И каждый раз он открывается с какой-то новой стороны. Герой Великой отечественной войны, награжденный огромным количеством наград, разведчик, танкист, уничтоживший 16 фашистских танков, ставший впоследствии хирургом-ортопедом, доктором наук…

Удивительно, что при  всем том знаменитым он стал, благодаря нескольким строчкам – одному стихотворению, написанному 18-летним лейтенантом в 1844-м. Это стихотворение ходило в списках, его читали шепотом на кухнях, не зная автора. О нем спорили, обвиняя поэта в жестокости. И только в 80-е мы узнали, кто написал эти пронзительные строки, передавшие весь ужас и боль войны.

“Мой товарищ, в смертельной агонии /Не зови понапрасну друзей. /Дай-ка лучше согрею ладони я/ Над дымящейся кровью твоей. /Ты не плачь, не стони, ты не маленький,/ Ты не ранен, ты просто убит./ Дай на память сниму с тебя валенки. /Нам еще наступать предстоит!”

Евгений Евтушенко ( слегка перепутав имя Дегена) назвал эти строки гениальными:

«Что сделал стих Иосифа Дегена? Разрезал он острее автогена все то, что называется войной, треклятой, грязной, кровной и родной».

Сегодня я вспоминаю самые замечательные отрывки из нашей беседы – о войне, о жизни – там, и о жизни – здесь, в Израиле.

…22 июня мне было 16 лет и три недели. Я был комсомольцем. Я точно знал, что на третий день мы войдем в Берлин, где немецкие пролетарии нас встретят с букетами цветов. Нас так учили, и мозги у нас были здорово промыты. Наш взвод состоял из девятиклассников, почти все 1924 года рождения, и только трое – 1925. Выжили впоследствии четверо. Самое страшное… Беспрерывные бои. Рядом погибали мои одноклассники. Мы попали в окружение, но упорно пробивались к своим. Я был ранен в ногу, но мы с другом Сашей Сойферманом 19 дней шли ночами, прячась от немцев. Я не мог делать перевязки, шел с трудом, но нужно было переправиться на левый берег Днепра. Мы были уверены, что там уже должна быть Красная армия. Поплыли вместе с другом, но я потерял его там, в Днепре. И когда, выплыв,  увидел  двух немецких солдат, идущих по берегу, и заплакал. Заплакал не от боли, не от того, что я расстался навсегда с погибшими друзьями, что в Днепре потерял своего друга, который был мне опорой, а заплакал от мысли: «Где моя страна?», «Где армия?».

Фото из архива Иона Дегена

…Меня спасла украинская семья Федора и Прасковьи Григоруков, из села Полтавской области. Я обязан им жизнью. Они раздели меня, промыли  раны. Поняли, что я еврей. В селе стоял немецкий гарнизон, и все, конечно, знали, что ждет за укрывательство евреев и коммунистов. Но они меня прятали на чердаке, а потом увезли и передавали с подводы на подводу – кажется, пять раз… И последняя подвода привезла меня в госпиталь в Полтаву. Где именно мы пересекли линию фронта, сколько времени это заняло, я не знаю, не помню….  Эти люди рисковали  своей жизнью. Они – герои, те, кого здесь в Израиле  мы называем «праведниками мира».

… После ранения, в 17 лет я снова добровольно пошел в разведку 42-го отдельного дивизиона  бронепоездов, был тяжело ранен в 42 году, потом меня отправили в тыл лечиться и учиться. И после уже началась моя история танкиста…. Одна встреча с пленным мне особенно запомнилась. Пехотинцы привели ко мне пленного  немца, потому что я был образован, знал немецкий, и мог разговаривать. Но ему не нужен был мой ломаный немецкий. Он знал русский, он был студентом венского университета, командиром танкового батальона в эсэсовской дивизии. Дело  было 13 июля 44 года. Вот я это сказал вам сейчас и увидел, как мы с ним сидели вдвоем   друг против друга на двух тумбах. Я готов был его убить каждую секунду, но… почему-то не убил. Он был нацистом, антикоммунистом, моим врагом. Я несколько раз открывал клапан кобуры своего немецкого трофейного парабеллума. Но не убил. А уходя, он подарил мне свою красную перламутровую ручку с золотым пером, и я ее долго хранил как талисман. Потерял ее в ночь на 21 января 45 года, и понял тогда, что со мной что-то случится.

Понимаете, я  тогда увидел, что это человек. Он – враг, причем умнее  и образованнее меня. Но он сидел напротив, и я видел в нем человека. А человека я убить не мог. Противника – мог, а человека – нет.

…Каждый бой  был страшен на исходной позиции, когда ты сидел и ждал начала атаки. А когда ты уже шел в бой, в атаку, то забывал о страхе, потому что это была тяжелая работа, работа танкиста. Я сидел в башне, в которой дышать невозможно от пороховых газов – два вентилятора не спасали.  Надо было увидеть цель, а видимость часто плохая…

Очень тяжелый бой был в августе 44 года, ночью, когда немцы почти полностью уничтожили наш батальон. Но мне удалось уползти задним ходом в темноту, потом я обогнул немецкие «пантеры», и они оказались на фоне наших горящих танков. И их уже легко было подбить. Я уничтожил тогда  два немецких танка.

Тяжело было, конечно, в день моего последнего ранения, когда я, командир роты, дал приказ, и ни один танк моей роты приказ не выполнил. Мне пришлось подать пример, но никто не последовал за мной. Это было  21 января 1945 года. В роте было еще 11 машин, из них  пять – танков Т-34. Шел  девятый день наступления. Единственное желание – и  у меня, и  у всех остальных было – спать. И больше ничего. Просто не осталось сил. Страха уже не было, а только дикая усталость. Уже было невозможно .

Фото: Михаил Дегтярь

…Мы – отдельная танковая бригада прорыва. Таких было 10 бригад в Красной армии, на каждом фронте – по одной бригаде. Мы – « камикадзе», которые должны были открыть ворота для танковых соединений, входящих в прорыв. Просто знали, что должны это сделать любой ценой. А любая цена – это гибель. Мы шутили тогда: «Нами занимаются два наркомата – здравоохранения и  земледелия».

… В мае 1965 года меня вызвали в киевский  Облвоенкомат, и интеллигентного вида полковник показал мне документ, где было написано: «В ответ на ваш запрос отвечаем, что в связи с тем, что у гвардии лейтенанта Дегена большое количество наград, есть мнение звание Героя Советского Союза ему не присваивать». Я улыбнулся, а он был огорчен. Ну, я вышел, и больше об этом не думал….В 1943 году начальник главного политического управления Красной армии, он же  начальник Совинформбюро Щербаков дал указание по возможности евреев не представлять к званию Героя Советского Союза. Конечно, это было устное распоряжение, точных данных у меня нет.

…На войне я видел, сколько было глупого и ненужного… Сколько жертв! Вспоминаю последнюю атаку. Когда мой комбат дал мне ночью перед атакой стакан водки (я околевал от холода, у  меня даже шинели не было), я ему сказал: « Товарищ гвардии майор, ну, как это? Без артподготовки, без пехоты? Как можно?» Майор Дорош посмотрел на меня грустными глазами, он не хуже меня все понимал. « Ну, а что я могу сделать? Получен приказ». И он знал, и я знал. Приказ. Надо выполнить.

…Случилось чудо. Безусловно. И у меня есть доказательства! Шел бой. Мы уже перемахнули первую траншею. Я смотрел на вторую. А в траншеях сидели 16-летние немецкие пацаны с базуками с фауст-патронами. Я думал о них, потому что пушку-то можно увидеть, а вот пацанов из танка не увидишь… И вдруг, совершенно неизвестно почему я выкрикнул своему стреляющему: «Башню вправо! Бронебоейным! Огонь!» И он выстрелил. И мне показалось, что у нас в казеннике взорвался наш снаряд. А это немец из танка выстрелил в меня в ту же секунду, что и я.

Потом все пытались понять, что произошло. Я поджег танк, но весь мой экипаж погиб. А я был тяжело ранен. Непонятно, почему я это крикнул? Кто дал эту команду? Ведь я не видел этот немецкий танк? И если бы я этого не сделал, я бы точно погиб. Надо было быть таким идиотским атеистом, чтобы ничего не понять тогда… И продолжать им быть.

Иллюстрация: из архива Иона Дегена

…Мой отец был фельдшером, а мама – медсестрой, но я не думал о медицине до последнего ранения. А в госпитале захотел стать врачом. Уже там стал рентгенотехником, хотя у меня еще не было аттестата зрелости. И появилась мечта – не ампутировать, а пришивать оторванные конечности. И мечта моя осуществилась – 19 мая 1959 года я пришил руку. Это была первая в мире реплантация конечности.

…Когда ООН объявило о создании Израильского государства, мы с Мотей, два идиота, написали в ЦК ВКПБ, что вот два офицера, коммуниста  просят  послать их в Палестину воевать против английского империализма. Нас вызвали в военкомат, и все объяснили. И при слове Израиль мы после этого вздрагивали. Но потом  через 30 лет, когда я решил уезжать, адъютант генерала Чурсина вспомнил мне эту историю. « Неужели вы помните?» – сказал я. «Мы ничего не забываем…» – ответил он.

Мы не были сионистами, говорил я потом своему другу Моте в Израиле. « А кем мы были?» – спрашивал он. «Ну, интернационалистами!». «Но ведь и в Греции шла война, и в Китае…Однако мы в Израиль хотели ехать, а не туда! Так  кто же мы?»

…В Израиле меня пригласили в Союз израильских танкистов, куда входят либо танкисты в звании полковника и выше, либо герои. И в Йом а-зикарон я был в танковом музее, в Латруне, и председатель союза израильских танкистов генерал Хаим Эрец подошел ко мне и сказал, что мы вдвоем положим венок. Представьте, генерал и я – гвардии лейтенат.

А то стихотворение… Я написал я его в декабре 1944 года. Видел очень много крови. И еще была проблема – мой подчиненный выскочил из подбитого танка, оставив там свой сапог. И долго ходил с ногой, обмотанной брезентом…